«Реальный театр» – созданный критиком (!) из Екатеринбурга О. Лоевским, прибыл в Нижний Новгород. Ажиотаж среди журналистов по этому поводу начался невообразимый. Пресс-конференции, интервью газет и телевидения. Прибыли маститые театральные критики из Москвы, Санкт-Петербурга, нашего города и из дальних концов страны. Театральный фестиваль «Реальный театр» - старейшая российская театральная компания (старше даже «Золотой маски») - проходит 9-й раз. Каждый критик считает своим долгом побывать на нём. Почему? Я понимаю это теперь, после посещения спектаклей фестиваля.

Олег Лоевский ездит по всей стране и высматривает, выискивает в самых маленьких заброшенных городках театрики-самородки. Именно выбирает, используя принадлежащее ему право первооткрывателя. Чем руководствуется режиссер? Своим чутьём угадывать истинное, а значит - реальное. Реальность ведь существует. Простые люди в маленьких и больших городах создают театральную реальность для себя. Те единицы, которые продолжают творить и мастерить, проживать свою жизнь не в бранной пустоте бессмысленности и ремесленичья, а в акте творения - рождения на сцене не только своих персонажей, но и самих себя.

Открывался фестиваль пьесой Владимира Войновича «Чонкин». Ставил её пермский ТЮЗ. Театр славится сильными постановками благодаря руководителю М.Ю Скоморохову, уже 15 лет стоящему «у пульта». В репертуаре театра - только классика. Никакой однодневной дешевизны.

Уже сам факт появления такого произведения на сцене говорит о многом. Политический гротеск постановки, обыгрывание в разных видах вождя страны Советов многих поверг в шок (так, в одной из сцен Сталин снится солдату Ивану Чонкину в неглиже, в облике женщины с усами и длинной русой косой). Некоторые люди старого воспитания (или закалки?) даже не смогли досмотреть пьесу до конца, и вышли из зала.

Сюжет Войновича прост. Юнца-солдата Ивана Чонкина отправляют стеречь совершивший аварийную посадку в глухой деревне то ли Красное, то ли Грязное, аэроплан. В начавшейся суматохе внезапной войны СССР с Германией о солдате забывают. Он начинает строить свою жизнь с одной из жительниц местной деревни, но… не покидая поста конвойного около уже ставшего своим аэроплана. И ради бесполезной нелетающей машины Чонкин готов на любые подвиги - готов даже взять в плен полк красноармейцев.

Стоит отдать должное режиссёру – он соблюдает сюжет автора. Войнович в правке не нуждается. Но запоминаются интересные режиссёрские прочтения отдельных эпизодов. Например: в одном ключе выдержаны сны Чонкина – приглушённый свет, речь героев с эффектом эха, картины-пятна, - но с такими же эффектами решён и реальный суд над Чонкиным. Словно солдат после ареста всё происходящее воспринимал, как дурной, но почти реальный сон. Вот и ещё одна грань реальности - неосознание происходящего: нервная система человека блокирует рассудок от окружающего, когда слишком больно.

Главный персонаж Иван Чонкин - простой парень из глубинки, как все Вани-простаки из русских сказок. Его избранница Нюра - бесхитростная деревенская девушка, со смешной детской привязанностью к поросёнку Боре, которого она сама выкормила. Иван и Нюра схожи в своей безыскусности. И они могли бы быть по-своему тихо счастливы... Мы верим им, а точнее, актерам пермского театра. Жаль только, что имена артистов в программке спектакля указаны не были, их стоило запомнить!

Что касается драматургии постановки и сценографии – стоит отдать должное всем участникам.

Центральный неодушевлённый персонаж сцены - макет самолёта. Тёмно-зелёного цвета, с яркими красными звёздами на крыльях, с красным пропеллером в постоянном движении, он - непосредственный участник спектакля. Это транспортное средство неожиданно трансформируется: крылья превращаются в парты для политинформации у солдат, а то вдруг в накрытый стол и окно с кружевными занавесками.

С двух сторон сцену держат два чёрных столба с огромными плакатами неправильной формы - они нацелены внутрь сцены, как аналог современных рекламных щитов. На плакате справа – колхозница в красном платке, а за ней русские мужики огромными кулаками разбрасывают зерно - сеют по старинке. Слева – летящий в облаках самолёт и обращённый на него (хотя порой кажется, что и на Вас) взгляд товарища Сталина. Под каждым плакатом выписан лозунг времён СССР «Слава советскому человеку!». Но надписи даны в зеркальном отражении: вот она, искажённая реальность. Искажённая и отражённая действительность.

Кроме того, на плакатные рисунки вы словно смотрите сквозь решётку, которая разрезает щиты. Опять же возникает аналогия с советским строем. Решётка – это ограничение всего в жизни.

В частой смене мизансцен, динамике действия чувствуется принцип кинематографа. Как таковых, декораций нет. Стулья, лавки, столы – всё движется быстро, и поставленный определённо какой-либо предмет меняет в нашем воображении место, время и обстановку. За короткие промежутки времени возводятся подмостки. И только диву даёшься, как можно так быстро всё собирать, разбирать, двигать…

Мизансцены «разрезаются» вокальными и инструментальными вставками. Хор девушек (яркие, но одинаковые улыбки, выражающие безграничное счастье жизни в стране Советов), поющих советские песни, вызывают ностальгию у зрителя, но постепенно начинают холодно резать слух. Неожиданностью стало включение реально звучащих народных инструментов – квартета «Каравай». Такую находку можно порекомендовать всем театрам: и на фонограмму тратиться не надо, и музыкантам работа, да ещё какая - участие в настоящем театре! Чем не живое воплощение теории синтеза искусств: тут вам и театр, и слово, и танец, и музыка…

Хор – активный участник постановки – подчеркиваёт конфликт между воспеваемым «счастьем» и реальностью с ее постоянным страхом перед всеми, даже перед самим собой.

Световое оформление точно и продумано до мелочей. Несмотря на опасения режиссёра, во время репетиции (на которой можно было присутствовать и журналистам!) привезённая аппаратура не подвела. Если и были некоторые шероховатости (забыли «подсветить» плакаты, неточно направили луч прожектора в одной из мизансцен), зритель, увлечённо следивший за действием, этого не заметил.

Костюмы актёров были выдержаны в духе 40-х годов прошлого века. Девушки в приталенных платьях, в горошек или цветочек, платочках. Причёски – косички, бантики, веночки из цветов. Мужчины в гимнастёрках, рубахах не первой свежести, некоторые в фуфайках. И снова находка режиссёра: одежда расписана крупными красными буквами. Читаем лозунги: «Даёшь!» на подоле услужливой секретарши, или «Слава труду!» на плаще старого еврея, однофамильца Сталина.

Спектакль пронизан символикой цвета – разными оттенками красного: в подсветках, оттенках одежды, плакатах, надписях… Символ ушедшего века. Символ кровавой сталинской эпохи.

По сути, этот спектакль - один большой гротеск на советскую эпоху. Во всех мелочах, продуманных режиссёром и его ассистентами, чувствуется огромная работа. Каждая вещь на

сцене несёт смысл. Прочтёт ли его зритель – другой вопрос.

Что ж, сценическая реальность оказалась весьма жизненной. Ушедшая эпоха, жизнь нескольких поколений, соединилась с жизнью современной. Пусть и в гротескном варианте. Диалог двух миров - прошлого и современного, который состоялся на сцене Театра Драмы, дал новое решение – осознания важности истории, которую вершим мы с вами, обычные люди.