Заглянули мы как-то на концерт в консерваторию. Флорестан безумно хотел послушать сонату Листа, а Эвзебий – его же "Сонет Петрарки". Я пришел ради Шопена, которому посвящено было целое отделение. Открывался концерт моей любимой фа-минорнойФантазией, со строгим суровым вступлением и необычайно красивыми лирическими темами. "Она благородна, как ты, Эвзебий" – расслышал я шепот Флорестана. "И столь же пламенна, каким всегда бываешь ты, дорогой друг", - ответил на его слова Эвзебий.

Когда началась Колыбельная, она словно погрузила меня в дымку. Я не мог пошевелиться. Казалось, любое движение могло спугнуть трепет волшебства, в облаке которого я находился. Это состояние не оставило меня и в Баркароле - нежной песне любви, искренней, прозрачной и чистой. "Она звучит так изысканно, как, по-моему, играл ее сам Шопен", – промолвил Эвзебий, чуткий к музыке тонких движений души.

Когда я услышал первые звуки 4-й Баллады, я почувствовал, что слезы вот-вот потекут из моих глаз. Сердце не выдерживало: казалось, оно разорвется, разлетится на маленькие кусочки. Я выходил из зала после музыки Шопена, - баллада еще звучала внутри меня. Великая музыка! Лишь подобные мгновения напоминают мне о том, что я – музыкант, и что я жив. Ведь душа черствеет без музыки. Она иссыхает, она жаждет жизни. Я понял: пока во мне живет музыка, я буду жить. Я чувствую, а значит, существую.

Весь антракт я провел один, и вернулся в зал, когда услышал первые звуки "Сонета Петрарки" Листа. "Я лицезрел небесную печаль, грусть ангела в единственном явлении. То сон ли был?", - шептал Эвзебий первые строки сонета, вдохновившего Листа на создание этой пьесы. Томление любви, почти кожей чувствуемая нежность прикосновений… "Лист был мастером воплощения в звуках восторга любви", - восхищался Эвзебий.

А вот и финал - соната си-минор Листа, великое творение, вдохновленное "Фаустом" Гете. Когда звучала музыка, мне казалось, я вижу спектакль. Флорестан торжествовал. Он вдруг воскликнул: "А помнишь слова Гете о Фаусте: "… и рвется в бой, и любит брать преграды, и видит цель, манящую вдали, и требует у неба звезд в награду и лучших наслаждений у земли". Это была грандиозная борьба добра и зла, великого и ничтожного, возвышенного и низменного. В моем воображении возникали видения, в которых Мефистофель подвергает Фауста искушениям, низводит его в бездну. А вот и Маргарита – невинное и чистое дитя, наивное, юное, неискушенное. Я почувствовал на себе все очарование этой музыки. Эвзебий тоже был заворожен, он беспрерывно шептал: "Остановись мгновенье, ты прекрасно!"

"Эвзебий, ты кажешься мне иногда наивным и поверхностным" – скупо промолвил Флорестан. Эвзебий промолчал; он дождался окончания сонаты и произнес: "Ты думаешь, что мне неведом тот миг, когда что-то хочешь сказать, но от переполняющего тебя блаженства, этого сделать не в силах, когда хочется все прижать к своей груди, пока еще не найдено единственное, и когда именно музыка показывает нам то, что нам еще когда-либо суждено утратить? – В таком случае ты ошибаешься".

Когда мы втроем выходили из зала, я заметил в последнем ряду майстера Раро. Его всегда спокойный благородный взгляд не выдавал даже искорки восторга. Поэтому неожиданностью для меня стали его слова: "Шапки долой, господа, перед вами гений!"

"Кто эта пианистка?" – спросил его я. Он отвечал мне в невозмутимой манере: "Зачем это знать? Имена не важны. Музыкант – лишь инструмент, на котором играет бог. Он дарит нам вдохновение, то есть вдыхает в нас глоток чего-то свежего, глоток жизни". Нет, для меня это было важно. Я спросил одну пожилую даму, подарившую пианистке цветы: "Кто эта муза?" "Елена Алексеева, профессор консерватории. Вам понравилось?" – спросила она. "Да, безумно. Я буду ждать следующего концерта".

Зал опустел, а вдохновение еще витало в воздухе. Вдруг светлые шторы на окнах будто затрепетали. Что это было: ветер или сам Дух музыки?…Я был в состоянии эйфории и даже не заметил, как мои друзья покинули меня. Мне совсем не хотелось уходить оттуда в этот вечер. Почти неделю я ходил под впечатлением от чувства, вызванного музыкой и исполнением…

Юлиус

Эта история - выдумка. Но все, что происходило 10 марта в Большом зале консерватории – истинная правда. Шумановские герои – Флорестан, Эвзебий и майстер Раро – как нельзя кстати подходят к моему повествованию, потому что Шопен и Лист - пылкая музыка романтизма, эпохи, в которую появились и они сами. Персонажи восхищаются не только музыкой (Шуман, как известно, был страстным поклонником творчества Шопена), а самое главное, музыкантом, который им сумел ее передать. Елена Дмитриевна Алексеева, тонкий интерпретатор романтической музыки, с помощью Шопена и Листа рассказала о чем-то близком и сокровенном, поделилась красотой. Своим искренним повествованием она призвала в этот вечер Духа музыки – верховное божество музыкального Парнаса.