Каталог статей
| Главная » Статьи » Штрихи к портрету |
Наш молодой современник!
| У каждого человека есть характер, который влияет на его жизнь. У музыкантов есть инструменты, которые могут изменить не только их характер, но и их судьбу. Самый интересный, пожалуй, и естественный из них – голос. Как же, казалось бы, может повлиять на судьбу пение? Об этом мы поговорили с преподавателем вокала Арзамасского музыкального колледжа, в прошлом солистом Арзамасского оперного театра, Заслуженным артистом России Евгением Серафимовичем Гребёнкиным. Евгений Серафимович – человек-легенда среди музыкантов города и области. Впечатляет уже первое знакомство с этим статным, неизменно учтивым человеком, обладающим особенной «профессорской», превосходной манерой речи. Е.С. Гребёнкин приступил к педагогической деятельности в 1964 году. Это – воплощение истинного профессионализма, так востребованного в наши дни. Евгений Серафимович выпустил не один десяток студентов, многие из которых добились успехов. Например, Алексей Целоухов был солистом Арзамасского оперного театра, ныне солист Пермского государственного академического театра оперы и балета им. П.И Чайковского. Светлана Полушина (Плакунова) профессор Королевской консерватории «Виктория Эухения» Испания, г. Гранада. Многие из учеников работали в Народной опере Арзамаса, позже в Арзамасском оперном театре. - Как начинался Ваш творческий путь? Как вы пришли в музыку? - С детского сада всё началось. В семье музыкантов не было ни со стороны отца, ни со стороны матери. Мама была телефонисткой, простой женщиной, отец в 1942 году погиб. Мама рассказывала, что отец имел голос, но пел жутко фальшиво. И в компании ему затыкали рот: «Серафим, не порти песню». Но мой дед был священником, а прадед – регентом. Представляете, через какое поколение повторяется?! Ведь фактически я тоже дирижёр-хоровик, как и мой брат, это потом уже мы стали вокалистами. А петь я начал с детского сада примерно в 5 лет, даже помню песенку: «Мы матрёшки, все мы крошки, у нас новые платочки, до свидания!», я, правда, не всё там выговаривал не «до свидания» почему-то, а «до сюсяния» … В музыкальной школе мы с братом не учились. Желание было, но мать нас растила одна, говорила: «За учёбу платить средств нет» … Так школа музыкальная прошла мимо нас. А вот когда мы поступили в общеобразовательную, стали участвовать в художественной самодеятельности. И где-то с четвёртого класса руководительница хора заметила, что у нас есть голоса, слух есть, давала нам песенки, и мы пели в унисон. Каждый год участвовали в конкурсах и проходили всегда как первые: лауреаты конкурсов районных, городских, даже областных. Нас, братьев Гребёнкиных, помнит город Киров, ведь мы родом оттуда. Время прошло, но недавно передача была по кировскому телевидению, в которой вспоминали нас с братом, что были когда-то такие довольно известные певцы… Мы закончили семь классов, и я пошел в музыкальное училище без всякой подготовки. Педагоги нас уже знали. Я поступил, а брату мать сказала: «Музыкант - это не профессия , иди лучше в ФЗО, на слесаря, учись, железками занимайся». И он подал документы в какой-то индустриальный техникум, но я его отговорил. Дело в том, что в школу мы пошли заниматься вместе, хотя разница у нас в год была. Я с восьми пошёл учиться, потому что дистрофиком был (истощение организма полнейшее, это всё война), и меня в 7 лет не пустили. Говорил брату: «Слушай, Слава, мы вместе с тобой в школу пошли, давай и в училище будем вместе». И он, буквально в последний день, забрал документы в индустриальном техникуме и поступил. Вот так мы с ним попали в музыкальное училище, занимались. Он был хоть и младше, но серьёзнее. Закончили учиться, я пошёл в армию. Три года служил в Винницкой области в авиационных войсках. А брат поступил в консерваторию на дирижёрско-хоровое отделение. Я запел серьёзно где-то на третьем курсе училища, мутация закончилась, и появился баритон, хотя и небольшого диапазона, но красивый. И преподаватель вокала, и концертмейстер советовали поступать на вокальное отделение в консерваторию. Меня показывал, как вокалиста, мой педагог по специальности в Горьковской консерватории, где-то зимой, на четвёртом курсе. Там меня послушали, собралась вся кафедра, говорят: «Голос у парня есть, подвижность в голосе есть, но слабый по силе звучания, слишком молодой, пусть взрослеет и поступает в консерваторию окрепшим». Во время службы в армии пел во Львове, Виннице, часто концерты в воинской части давали. Был басовый репертуар: куплеты Мефистофеля, пел Алеко, Сусанина, Мельника… Кстати, концертмейстером у меня был, кроме оркестра, ещё подполковник один играющий, пианист неплохой, он мне аккомпанировал на концертах. И после армии я поступаю в консерваторию, но на вокальное отделение не прошел и поступил на дирижёрско-хоровое. Голос оставался маленького диапазона, хотя в армии был солистом. А мой брат учился к тому времени на четвёртом курсе… У дирижёров-хоровиков традиционно преподается общий вокал. Репертуар я сам себе подбирал, в общем так, несерьёзно, подобно тому, как сейчас у дирижёров. Закончил я консерваторию, и меня в Арзамасское музыкальное училище по распределению направили. Оно в это время уже два года как существовало (основано в 1962году. – Г.Л.). Вот уже пятьдесят второй год, как я здесь работаю. -Ваше становление как певца произошло уже в Арзамасе? -Поначалу я вёл хор, был заведующим отделением хорового дирижирования. Все педагоги училища когда-то учились у меня, пели. Это и А.Гладков, и Э.Петри... (А.М.Гладков – ныне директор Арзамасского музыкального колледжа, Э.К.Петри – зам.директора по учебной работе - Г.Л.) Вокалом я продолжал заниматься, но самостоятельно, никто меня фактически не учил, сам распелся. Когда я тут немало проработал (мне уже было довольно много лет), меня послали в Ленинградскую консерваторию на стажировку как дирижёра-хоровика, и в свободное время от дирижёрских дел я сидел на уроках Нины Александровны Серваль, заслуженной артистки РСФСР. Она была тогда доцентом Ленинградской консерватории, а попал я к ней просто – студенты посоветовали: «Если хотите что-нибудь получить в смысле вокала, вот к ней идите и сидите на уроках, слушайте, что она делает», хотя там было много профессоров, кафедра вокальная большая. Мы… Почему я говорю «мы»? Со мной был еще Егоров, преподаватель Дзержинского музыкального училища, тоже любитель пения, себя считал басом. Когда мы пришли на занятие, вечером, помню, она нас послушала. Выяснила, что я лирический баритон, а он драматический. По поводу меня сказала: «Слушайте, Вы почему не вокалист?», отвечаю: «Так получилось, что диапазон голоса у меня маловат - никак вверх не идёт». Я действительно баритон, но верхних нот у меня не было, и она мне подсказала: «Вы неправильно делаете». У нас с ней начались занятия: и до ноты «соль» распела, а я никогда «соль» не пел, «фа» - максимум. Говорит: «О! Какой молодец! Я со своими занимаюсь пять лет, некоторые не могут понять, что я от них хочу, а Вы, слушая, ничего не делая, ведь я Вас почти не учила, поняли всю мою кухню!». Мы сидели целый месяц на уроках Н.А.Серваль. У неё был смешанный класс, она занималась и с женщинами, и с мужчинами, со всеми голосами: и тенорами, и басами, и меццо-сопрано, и колоратурными. Распевки давала одни и те же и старалась, чтобы студенты следили за звуком. Мне понравилось, что на её уроках можно было присутствовать всем: к ней шли из других классов, из самодеятельности, из музыкального училища и слушали. Вот такой она была человек! Мы до Н.А.Серваль пробовали к одной профессорше попасть в вокальный класс на урок, так она нас не пускала, мы стали её уговаривать, что мы не вокалисты, а дирижёры-хоровики, просто хотим послушать, тогда она нас пустила. Показала первую ученицу. Мы переглянулись, думаю: «Боже мой, это пятый курс, ничему не научена, совершенно ноль, её в хор-то профессиональный не примут, не говоря уже как о солистке», т.е. впечатление осталось страшное. Вторую девчонку она показывала, говоря: «А вот эта девочка не ходила ко мне на уроки, часто болела». Так вот эта студентка ещё более-менее с голосом осталась, пела. Недаром говорят: «Поступал соловей, а закончил воробей», ведь если педагог не умеет работать, то он уродует, калечит голос. С тех пор мой голос пошёл вверх без проблем. Я начал вести вокал, работал с голосом по своим ощущениям. Обучал и теноров, и «соль», «ля», и «си бемоль» показывал, хотя я не тенор. Вот что значит педагог толковый попался в жизни! Я благодарен ей, не будь её - не знаю, вряд ли распел бы себя серьёзно. «Середина» у меня звучала – это природа, а вот верхние ноты надо учить с педагогом, потому что редко, когда у человека голос сам по себе профессионально звучит с верхними ноточками. Стал я заниматься и с учениками по методике Серваль, до сих пор даю ее распевки. Вскоре мои студенты стали поступать в вузы уже на вокальные отделения: и баянисты, и теоретики, и пианисты, т.е. фактически я занимался с ними факультативно, так как не было специального класса вокала, но ухитрялся их распевать как профессионалов. Вот, например, Света Плакунова – теоретик, закончила Горьковскую консерваторию как вокалистка, сегодня в Испании преподаёт вокал. - С 60-х годов XX века до недавнего времени в Арзамасе существовал оперный театр - явление уникальное для малых городов России. Евгений Серафимович, расскажите о Вашей работе в Арзамасском оперном театре. - В 1965 году мы, учителя, студенты, просто любители музыки, поставили оперу «Алеко». Партию Земфиры пела пианистка Вера Рубинская (сопрано), любительница пения. Виктор Иванович Сидоров, который был меня на одиннадцать лет старше, играл Молодого Цыгана в этой опере, я пел Алеко, а партию Старого цыгана пел у нас, помню, Анатолий Холод, преподаватель из музыкальной школы. Участвовал наш училищный хор. Потом мы стали ставить оперы «Травиату», «Евгения Онегина» с этим же составом, дирижёром был Симонов Игорь Яковлевич, первый директор и основатель училища. Спектаклей 15-20 мы с ним поставили, и все баритоновые партии в них пел я. У меня дублёров не было. Сейчас, к сожалению, оперный театр закрыт. Но он необходим городу! Ведь у нас есть вокальное отделение. Певцы должны где-то заниматься, стажироваться, они бы там пели. Я считаю, это просто необходимо! Моя супруга Яна, профессиональная певица, могла бы петь, но негде. Или, например, Роман Зотов. Он недавно закончил учиться, по специальности получил «5+». Председатель говорил, что у нас не было в истории, чтобы вокалистам со средним образованием ставили такие оценки. В консерватории может быть, да и то инструменталистам, но никак не вокалистам. Это ведь что-то значит! Всё-таки распеваются люди-то у нас и становятся большими профессионалами! То есть мы дело делаем, если уж занимаемся, так занимаемся на «полном серьёзе»! И оперный театр, безусловно, здорово бы пригодился нам, это была бы живая практика. Ради чего мы занимаемся в классе? Выступили перед пенсионерами, на городском мероприятии… и всё! Плохо, что зачастую современные чиновники далеки от искусства. В советское время руководители города оперный театр всячески поддерживали. Вот, например, Анна Моисеевна Родина, бывшая тогда зав.отделом культуры в Арзамасе, она много обегала всяких инстанций, чтоб театр открыли. Это же такая редкость: ни в каждом областном центре есть свой оперный театр! Взять, например, Киров, откуда я приехал, там филармония была, драма, но оперного – нет! А тут в районном городишке вдруг появился, нужно было гордиться этим! На нашу оперу ходили не только арзамасцы, но и из Горького ездили специально слушать нас. Из Москвы даже любители приезжали на спектакль, представляете?! И вдруг новые власти закрывают театр, официальная причина – недостаток финансирования. Очень жаль... Конечно, надо бы возродить, но только не знаю, когда и как это получится… - Сейчас популярны современные постановки. Оперные режиссёры акцентируют внимание на внешних эффектах, при этом голос артиста отходит на второй план. Как Вы к этому относитесь? - Только отрицательно. Если ставят классику – она должны быть классикой, её не надо уродовать, её не надо осовременивать. Я смотрел западные постановки «Травиаты» и «Евгения Онегина» – это такое безобразие, такая ерунда. Режиссеру хочется сказать: не знаешь, как это делать, лучше не берись или ставь современные оперы! - «Артист» в современном мире звучит гордо? - Старшее поколение, такие, как Муслим Магомаев, Тамара Синявская, это действительно артисты. Я бы не сказал, чтобы кто-то сейчас выделялся на фоне того поколения. Не знаю, чем это объяснить, всё-таки, наверное, коммерция большую роль играет. Ведь смотрите что происходит: в консерваторию берут вокалистов на платное отделение! А он от природы серость полная… Конечно, гениальным никогда не будет, каким поступил - таким и закончит. Получит диплом, но что за специалист?! Это сейчас везде. Взять медицину, например. Сколько смертей! …Не то время… - Откуда в Вас верность и преданность профессии? - Прежде всего, я по натуре организованный человек, если что-то собираюсь делать, то я, как правило, довожу дело до конца, чем бы я ни занимался, своей профессией или чем-то другим. Очень редко, когда я от чего-то отказываюсь. Например, в работе со студентами. Со всеми, кто ко мне в класс попадает, я стараюсь заниматься совершенно одинаково, пусть очень одарённый, или слабо одарённый человек, но все эти 45 минут, которые положено, я отдаю ему сполна. Некоторые педагоги, если они чувствуют, что студент слабо подготовлен, например, могут сказать, что он занимается не своей профессией, или с ним не будут заниматься. У меня такого не было ещё ни разу, кто бы ко мне в класс ни попадал, со всеми работаем в полную силу и с хорошим, и со слабым, и со средним. Студенты это видят и ценят, хотя я не агитирую: «Слушай, давай ко мне!». Пишут заявления, попадают, всё – занимаюсь. В общем, хвалиться не хочу, но во всяком случае я так воспитан. Профессию свою люблю, с удовольствием ею занимаюсь. Приехал однажды ко мне тенор, студент II курса консерватории. Спрашиваю: «А что Вас заставило сюда приехать?», он отвечает: «Я хочу научиться петь». Его педагоги разобраться не могут: тенор он или баритон? Послушал я его – действительно тенор, но «фа» первой октавы поёт еле-еле, он должен «соль» и «ля» петь - это его рабочие ноты. Допустим, что он баритон. «Низ» регистра у него не звучит, где-то «си» большой октавы он с трудом берёт, а должен «ля» петь, «соль», «фа» большой октавы. Значит, даже по диапазону он явно не баритон. Так вот, парень с серединкой, ни «низов», ни «верхов» - ничего нет. Почему не поёт? Потому что он позиционно неточно всё делает, не туда посылает звук. Я ему рассказал, показал, сумел более-менее распеть его, а когда у него на третий-четвёртый раз попадал звук туда, куда надо, он говорил: «Да, действительно просто, легко!». Был у меня юбилей, 60-летие, приезжала бывшая студентка Вера Елисевнина, сейчас она Заслуженный работник культуры, работает в школе с хоровым уклоном в Автозаводском районе Нижнего Новгорода. Руководит двумя хорами: народным и академическим. Выступая с поздравлениями, Вера сказала: «Знаете, я очень рада, что у Евгения Серафимовича училась, он мне в училище очень многое дал, и, когда я поступила в консерваторию, мне фактически там нечего было делать, я уже всё знала, что от меня будут требовать: большие сцены дирижировать из оперы, кантаты, всё это было подготовлено. И, когда меня спрашивали: «Ты у кого училась?», я говорила – у Гребёнкина, - «А, всё, берём!». Я так удивился, думаю: «Надо же! Значит, всё в порядке!». - Евгений Серафимович, благодарю Вас за беседу и желаю Вам новых творческих достижений и талантливых учеников! А мы, задумываясь над словами Артиста, скажем: пока есть такие профессионалы, влюбленные в свою профессию и преданные делу, неутомимые в стремлении развиваться, совершенствоваться, небезустанно отдающие свои знания молодым – можно быть уверенными, что в нашем искусстве, да и в жизни – будет все в порядке! Лашманова Галина 1 курс ННГК | |
| Просмотров: 1278 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |